Зимою с 93-го на 94-й год по утрам я постоянно провожал дочь в школу. Путь был неблизкий, и основную часть его от метро до школы приходилось преодолевать пешком. Было бы глупо во время этой вынужденной прогулки не обращать внимания на те прекрасные дома, мимо которых мы проходили. Разумеется, я говорил о том, что почти все они памятники архитектуры, истории и культуры.

В свое время нечто подобное я слышал от моей матери и учителей, да и вообще отовсюду, так что у меня сложилось стойкое представление о наличии некоторой само собой разумеющейся стратегии в развитии города, включающей особо бережное отношение к исторической застройке. Мне казалось, что оно доминирует над всеми соображениями, ведущими к принятию всяких решений. Уверенность в этом только крепла по мере знакомства с другими городами, поскольку все отчетливее обнаруживалась уникальность нашего города, именно та уникальность, добровольный отказ от которой мог бы быть только верным симптомом клинического безумия.

И однажды на своем пути мы встретили бригаду каменщиков, которые, усердно орудуя отбойными молотками и перфораторами, крушили массивный гранитный цоколь здания на Караванной, 1. Это Энергомашбанк превращал одно из своих окон во вход в отделение обмена валюты. Надо сказать, что многие дверные проемы старых зданий отличаются от оконных проемов первого этажа лишь тем, что несколько пошире их и доведены до уровня земли. Многие окна первых этажей, изначально построенные именно как дверные проемы, в советское время были снизу заложены кирпичом и превращены в эти окна. Так что в общем случае нет ничего ни странного, ни страшного, когда подобным образом в доме появляется новая дверь.

Случай же, о котором я говорю, совсем не общий — формой, лепным обрамлением, пропорциями, ритмом, то есть буквально всем, оконные проемы этого здания отличаются от дверных, посаженных в совершенно определенных местах, строго отведенных им архитектурной композицией фасада. К тому же, уровень помещений первого этажа много выше отметки входа в здание, поэтому к новой двери пришлось устроить крыльцо с лестницей. До чего же жалко было смотреть, как гранитные блоки цоколя, составлявшие отнюдь не тонкую декоративную облицовку, как часто бывает, а само тело стены прекрасного величественного здания, превращались в крошки. И невозможно было понять смысл этого жертвоприношения, поскольку буквально рядом, всего через один оконный проем, чернели полотна наглухо закрытых, уже много лет никем не открывавшихся дверей.

Прошло некоторое время, что-то пошевелилось внутри Энергомашбанка, и эти старые двери вдруг открыли, а новая стала не нужна. Теперь закрыли ее, прикнопив табличку, гласящую, что вход в отделение обмена валюты осуществляется через соседнюю дверь. Эта печальная история — лишь иллюстрация множества подобных. Через некоторое время в соседнем доме (№ 3 по той же Караванной) таким же точно образом также появилась новая дверь. В середине 90-х в помещение дома на Невском, 119, въехал магазин знаменитой фирмы Paul & Shark. Новым хозяевам, вероятно, не понравилось, как был организован вход в помещение: две высокие узкие двери, разделенные простенком, несущим на себе вместе с прочими фасадную стену. Но разве это проблема для тех, кто имеет серьезные намерения? В течение нескольких дней все было сделано: над дверными проемами была заведена двутавровая балка, разгрузившая лишний простенок, и тот был хладнокровно удален. Только недолго фирма Paul & Shark радовалась своему вкладу в архитектуру нашего города — то ли укачало ее на волнах питерского бизнеса, то ли тесно стало среди других его акул (в переводе с английского «shark» означает «акула»). Ушел магазин Paul & Shark, очистил место другим.

Говорить о подобных случаях особенно трудно, получается вовсе и не разговор, а просто какое-то ворчание. Ведь действительно — все мелочи какие-то, эпизоды. Однако все дело в масштабах проявления этих мелочей. Соборы, конечно, теперь никто не сносит, наоборот — восстанавливают. И капитальный ремонт становится другим. А вот мелочи, детали, черточки... К естественному ходу смывания их с фасадов, которому не противостояло наше общее равнодушие в прежние времена, добавилась задорная предприимчивость охотников за коммерческой удачей.

Некоторое время назад обыкновенный продуктовый магазин на Гороховой улице, 24, был знаменит тем, что в нем чудесным образом сохранялся интерьер еще дореволюционного магазина — по периметру стен тянулся майоликовый фриз на тему «буколики и пасторали», полный живого света, орошающего стада, поля и сады, непосредственно из которых, возможно, и поступали товары на прилавки того магазина. Посетители ходили по узорчатому полу, который был выложен метлахской плиткой — во-первых, очень красивой, а главное, в изумляющей сохранности. Но именно сейчас вдруг пропала надобность в продуктовом магазине. Теперь там возник мебельный салон, ради чего средствами современного ремонта было создано совсем новое помещение, объединившее сразу несколько выселенных заведений. Теперь там стены из гипрока, отделанные жидкими обоями, на полу плитка из ближайшего строительного магазина, хотя и импортная. Фриз сохранился, только выглядит он как-то нелепо и совершенно не к месту — вынужденный результат принудительного сохранения согласованного «предмета охраны». Надолго ли здесь задержатся новые хозяева?

Конечно, город нельзя превращать в музейный экспонат. Ведь город — живой организм, и, как всякий живой организм, он должен менять клетки. Но ведь настоящий живой организм меняет действительно отжившие клетки и по действительной неизбежности. Именно это нам обещают рынок и рыночные отношения. Но зачем продуктовый магазин замещен мебельным? Разве это сделал рынок? Разве отпала надобность в продуктах? Окрестные жители вряд ли согласились бы с этим. Или возникла сверхострая потребность в мебели? Тоже нет: кожаные диваны и кресла скучают в одиночестве, ласкаемые вниманием лишь сотрудников салона.

Помните ли магазин-легенду «Мечта» на Невском проспекте? Когда-то накануне праздников к нему выстраивалась очередь жаждущих украсить праздничный стол произведениями отечественной кондитерской промышленности. Праздничная суета царила здесь всегда. Марка «Мечты гремела по всему городу подобно марке «Елисеевского», «Гостиного двора» и других живых легенд советской торговли. Умный менеджер обязательно использовал бы эту славу — в условиях рыночной экономики она (goodwill — «доброе имя») составляет значительную, иногда большую часть стоимости активов предприятия. Теперь здесь торгуют молодежной одеждой, которую с тем же успехом можно было бы предлагать и справа, и слева от бывшей «Мечты», и вообще на другом конце Невского проспекта.

Мобильная планировка, мобильная эстетика: перестало нравиться — в момент заменим, переставим, перекрасим, выбросим и забудем. Это в город ворвалась цивилизация фантиков и прочей упаковки. Эстетика не здания, не стены и вообще не предмета, не вещи, а ее поверхности. До безумия блестящей, до безумия красивой, но только поверхности. Все правильно — зачем точить ионики из мрамора, а тем более из гранита, новый интерьер и не простоит того времени, которое нужно на эту работу. Фанера, картон, пластик, алюминиевый уголок...

Поднимите глаза, поглядите на фасады, что с ними стало, отчего их так перекосило? То здесь, то там заплатками из белых рам сверкают импортные стеклопакеты. Не подходят по размеру? Не беда — щели легко закладываются кирпичом. И не важно, что окно становится и уже и ниже. Изнутри это не заметно... «Евростандарт» перевалил через подоконники и вырвался в город. Между прочим, новые пешеходные улицы — это тот же евростандарт, только, возможно, лучшие его образцы. Только бы современность переварила его, как всегда прежде переваривала и обращала на пользу себе подобные поветрия. Невозможно, а главное, нелепо противостоять энергии массовой культуры. И не дай мне бог нечаянно высказаться так, чтобы можно было подумать, что я ополчился именно на нее. Вовсе нет! Но я категорически против того, чтобы в ходе экспериментов по самовыражению, связанных с целями только единичных одномоментных прихотей, уничтожался живой материал вечного. И пусть, пусть будут стеклопакеты, они, наверное, безмерно лучше старых рассохшихся и прогнивших деревянных рам. Только пусть они будут сделаны именно для этих окон, как некогда были сделаны прежние деревянные рамы.

И все же есть ли та стратегия, которая бережет город от бессмысленных потерь? Прежде чем ответить, спросим, а кому это нужно? Если кто-то примется рассуждать о вечных ценностях и ответственности перед потомками, то будет осмеян. Не такими доводами заказывают музыку. Поэтому о деньгах: инвестиционный климат, потепления которого в Петербурге все так ждут, продукт вовсе не прелестей нашего северного лета — погода у нас по большей части плохая. Мы не Багамы, если к нам и едут, то не за тем, чтобы лежать на пляже или нежить желудки особенностями национальной кухни. Петербург привлекает мировую публику тем, что он исключительно необычный город.

Спроси об этом любого жителя планеты, и по его ответу, каким бы образом он его ни выразил, станет ясно — речь идет именно о центральной исторической части Петербурга. Только эта часть города в глазах всего человечества и есть сам Петербург, то самое Чудо. Но что же именно влечет эти боязливые, осторожные, брезгливые тепличные души в наш озноб и ливень, экологическую катастрофу, криминальную разборку и невероятную бытовую неустроенность, в нечистоты, процветающие во всех углах?

Вот говорят, мол, Таллин — наиболее сохранившийся в комплексе, если не единственный, город средневековья Северной Европы. Из-за различных причин многие исторические города Европы, которые и хотели бы подышать историей на зевак, этого уже не могут, так как совершенно осовременены. Их здания и улицы старинны только формальными признаками, которые несут лишь тонкие наружные скорлупки фасадов, и это видно насквозь. А сама эта скорлупа более ассоциируется с выставкой голливудских декораций, нежели с реальностью. И Таллин, еще пока не успевший достаточно натереться воском современности, все пока еще чудо, и Европа гордится Таллином, ездит смотреть на него и развивает его своими инвестициями. А как выглядит блеск этого воска, можно представить себе на примере воспроизведенного на месте снесенного здания гостиницы Англетер и стоящего напротив него дома Шиля (Малая Морская, 23) — над кровлей возвышается стеклянный колпак, сквозь окна на улицу выливается внутреннее пространство современнейшего и, наверное, красивейшего сооружения, обернутого засохшей, хотя и припудренной, шкуркой от прежнего здания.

В соотношении с Таллином по названным параметрам Петербург представляется исполином, которому без оптических приборов даже не рассмотреть своего конкурента, да и голову лень поднять. Это город, законсервировавший в себе ровный исторический срез столицы некогда Великой Империи. Это застывшая нота в один момент прерванного хора, эхо которого стоит в ущельях улиц. В отличие от любого островка европейской исторической застройки, который в несколько минут можно пересечь по всем диагоналям, этот город вообще невозможно обойти, и любая прогулка по нему не будет монотонной. И все в нем настоящее. Любой его дом истинен каждым своим атомом — фасадами, дворами, парадными и черными лестницами, брандмауэрами, стропилами и печными трубами, дверными ручками и замочными скважинами, копотью и мокрым снегом. И это не музейный экспонат, не мумия, распятая на лабораторном столе, это живое существо. Вот это обстоятельство и обладает колоссальной притягательной силой.

И тут вопрос: нужно ли это нам, желаем ли мы пользоваться этой ловушкой для жертв мирового туристического вируса, подаренной нам судьбою, неразборчивой в объектах своей благосклонности, или обойдемся без нее? Это вопрос с ответом, известным априори. Мы не обойдемся без нее ни в целом, как городское сообщество, ни каждый по отдельности. Но мы и сами нуждаемся в нашем городе не меньше этих пилигримов с узелками долларов, приготовленных для его алтарей.

Например, суета наших новых негоциантов за место под светом Невской башни далеко не случайна — центр города обладает способностью принести им успех. Это то, что в экономической теории называется его «рентным потенциалом». Природа этого явления определяется достоинствами центра в целом — коммерсанту, учредившему свое заведение на Невском проспекте, прибыль приносит не витрина и даже не фасад дома, в котором он выставил эту витрину. Строго говоря, здесь никакому коммерсанту вообще не нужны никакие историко-архитектурные достоинства его собственного помещения – лично ему от них только одни проблемы и убытки. Но с лихвой компенсирует эти проблемы и приносит прибыль все то, что окружает этот дом. Именно это приводит к нему клиента, именно оно поручается перед всяким неверующим Фомой за кондиционность предлагаемого ему тут продукта.

Таким образом, архитектурные достоинства его собственной недвижимости работают на него лишь малой частью, а в основном на его соседей. На него же в свою очередь работает совокупность достоинств соседней недвижимости. Таким образом каждый является потребителем прежде архитектуры всего своего окружения, и нет никаких оснований ожидать от нормального, рационально действующего коммерсанта естественной потребности в том чтобы ущемлять свой бизнес, втискивая его в прокрустово ложе исторической архитектуры своей недвижимости. Наоборот, естественным для него является стремление пробравшись на это ложе, распрямить спину и плечи, вытянуться в полный рост, и раздвинув вокруг себя своды и стены, высунуться наружу. Следует согласиться, что это действительно эффективно и действительно принесет успех. Но лишь в том случае, если он успеет сделать это раньше своих соседей – ведь когда масса таких инициатив достигнет определенного уровня, ресурс названного «рентного потенциала» просто перестанет существовать, и розовощекие коммерсанты на пике своего успеха вдруг обнаружат себя подобно болезнетворным бактериям, дружно кушавшим больного, мертвое тело которого теперь отправляют в крематорий.

Такое поведение их определяется всем известной нам формулой «Свинья под дубом», но не стоит квалифицировать его как осуждаемое – оно совершенно естественно для коммерсанта. Вопрос не к нему, вопрос ко всем нам: осознали ли мы нужду в том, чтобы сохранять дары Петербурга, а не растрачивать их своим щедрым равнодушием. Токи частных эгоистических инициатив, ориентированные средствами норм и права, должны быть приведены к моторам развития, а не самоуничтожения города, к сохранению и восстановлению его каменных одежд, ибо отмирание исторической ткани неизбежно приведет и к уничтожению города в целом. Если мы согласимся с этим, то в общей стратегии развития города эта стратегия должна быть самым тщательным образом и детально разработана, громогласно объявлена и водружена на доминирующее место среди норм и правил, подчиненных ей.